Галактический консул - Страница 66

Невыносимо медленно он продирался сквозь внутренности корабля, вписываясь в любое свободное пространство, протекая в любую щель. Он был хозяином самого себя, и это чувство наполняло его великой радостью. Никакие законы мироздания не довлели над ним, кроме тех, что он сам для себя устанавливал. Наверное, он мог бы летать. Но такой задачи перед ним пока не стояло. И эта власть над собой была прекрасна, ради нее стоило жить и трагически жаль было бы умереть.

Да, теперь, испытав полное и безраздельное САМООБЛАДАНИЕ, в подлинном смысле этого затертого слова, пережив момент неизмеримого могущества, не хотелось и думать о смерти. Напротив, всеми доступными способами и средствами надлежало сражаться за то, чтобы сохранить невредимым этот чудесный дар — человеческое тело. Никому и никогда прежде не выпадала такая удача, никакой Аладдин еще не вызывал из медной лампы такого джинна, никакой Али-баба не находил в разбойничьей пещере таких сокровищ. И только он, Кратов, мог приказать своему великолепному телу творить все, что ему заблагорассудится. И это тело беспрекословно и наилучшим образом исполнит любой приказ.

А еще был мозг, подлинный властелин тела, строитель и носитель разума. В соединении этого грандиозного интеллектуального аппарата с телом, достоинств которого не перечесть, и возникало сверхсущество, перед каким не было и не могло быть неразрешимых задач. Сверхсущество по имени Константин Кратов. Единственный экземпляр вида.

«Я счастлив. Вот оно, подлинное счастье. Вот они, настоящие сильные эмоции. Только в полном САМООБЛАДАНИИ, в полном контроле над собой, который ни с кем не надо делить, и заключено чистое счастье. Я счастлив и буду счастлив вечно».

Он уворачивался от зловещих красных коробок, искривших смертоносной энергией, разметавших повсюду убийственные алые щупальца. Он огибал голубые шары и цилиндры, укутанные шарфами серого инея, пышущие невидимыми никому, кроме него, языками радиации, изрыгавшие протуберанцы жесткой ионизированной плазмы. Ему не страшны были ни те ни другие. При таком САМООБЛАДАНИИ он запросто мог бы починить любое случайное повреждение организма — будь то радиоактивный ожог или энерготравма. И даже восстановить утраченное. Но ему жаль было своего тела, нестерпима была сама мысль о том, что ему может быть нанесен урон.

«Я счастлив. Счастливее меня не было и нет. Я первый».

Вскоре начали попадаться фрагменты схемы контроля. В жалком, следовало признать, состоянии. Неведомый враг — а в том, что это был именно враг, посягнувший на благополучие корабля, а следовательно, и самого Кратова, он уже не нисколько не сомневался, — действовал изобретательно и точно. Аксоны схемы контроля были разорваны, а местами обуглились и даже выгорели, от них остались одни лишь дорожки сажи. Ганглии почернели, оплавились. В них не теплилось ни бита информации. Восстановить все это было невозможно.

Но Кратов был готов к такому повороту. Он и не строил планов, как бы заново слепить, склеить, спаять, сживить безвольно поникшие обрывки аксонов и ганглиев. Его мозг содержал ясную картину порушенной схемы, этого было достаточно. Кроме того, в мозгу же хранилась и программа управления гравигенераторами единственно доступной секции вне всяких схем, с минимальным участием как бортового когитра, так и человека на центральном посту, которым был Пазур. Главная же роль отводилась человеку у контроллера. Жаль только, что Пазур не был настолько совершенен, чтобы быстро и толково интерпретировать директивы этого взаимодействия. Кратову еще предстояло адаптировать часть своего «Я» для работы с человеком несовершенным. С недочеловеком.

«Я счастлив. Я машина для решения задач. Не Луллиевы логические колеса, а настоящая, первая в человеческой истории. Я могу решить любую задачу. Нет ничего, что было бы мне не под силу».

Пройдено было два метра из четырех, и плотность начинки возросла. А контроллер, перепуганный младший брат, которому нужно протянуть руку помощи, оставался все так же далек. Пора было приступать к жертвоприношению. Разрушить ненужное во имя бесценного. Поступиться сиюминутным во имя и на благо вечного.

И Кратов принялся расчищать себе путь.

Для этого ему пришлось с большим аппетитом решить оптимизационную задачу на сведение ущерба к минимуму. На основании результата он счел возможным пренебречь системой терморегулирования, хотя и сознавал, что ему придется возвращаться через темный и замороженный или, напротив, докрасна раскаленный грузовой отсек. Он так же безжалостно выдирал блоки системы энергоснабжения и рассовывал их по всем свободным углам. В ушах снова заухало: видимо, на центральный пост обрушились аварийные предупреждения, мастер всполошился. Но его мнение Кратова не волновало. Красные коробки, словно лишенные своих щупальцев осьминоги, умирали. Энергия истекала из них, они становились безобидны, и Кратов выламывал их, неудержимо стремясь к изнывавшему от одиночества контроллеру.

«Я счастлив. Я близок к цели. Скоро задача будет решена. Я счастлив».

Как топор в живую плоть, он вошел в паутину аксонов системы жизнеобеспечения. За его спиной панически полыхали аварийные огни. И наверняка надсаживалась неслышимая для его ушей сирена.

Корабль был поврежден и сейчас он должен был начать защищаться. Но Кратов опередил его. Время текло, как струйка меда, и Кратов несколькими фантастически стремительными движениями обрубил ожившие эффекторы системы регенерации, перекрывая подступы к пробитому им туннелю во внутренностях «гиппогрифа». Самовосстановление захлебнулось.