И поэтому осмелевший до крайности Прыглец точным ударом пятки вышиб ему второй глаз.
Но и ослепший, Радужный Дракон продолжал их чуять, хотя и не так хорошо, как носогляды. Наконец-то он наметил себе жертву: двинулся на Ходуна, который отшвырнул бесполезный обломок дубины и проворно попятился на безопасное расстояние. Оказалось, Дракон почти не умел ходить, он неловко переваливался с лапы на лапу, и Ходун мог бы запросто убежать от него. Но он ни на миг не забывал о туше носогляда и не хотел удаляться от нее чересчур далеко.
Неуверенно перебирая конечностями, спотыкаясь, Дракон наползал на Ходуна, и все еще страшная пасть то раскрывалась, то с лязгом схлопывалась.
И тогда Прыглец придумал, как надо сделать.
Он догнал Дракона, забежал впереди него и сильно оттолкнул ошеломленного Ходуна так, что тот оступился и полетел в кустарник. Змеева морда немедля обратилась к Прыглецу, не заметив подмены.
Прыглец отступал, не отрывая взгляда от чудовища. Отступал в сторону Болота.
Его ноги погрузились в жирную грязь. Он резко обернулся, присмотрел себе надежную кочку и легко перескочил на нее. Потом на другую. За его спиной послышалось тяжелое чавканье: Радужный Дракон тупо ломил следом, не видя опасности. Прыглец никогда прежде не рисковал забираться в Болото, но охотничье чутье не подводило его, подсказывая клочки надежной суши, прикрытые тухлой жижей.
Над Болотом стлался туман, вдали проступали смутные силуэты кривобоких деревьев, из топкой глубины шумно прорывались и лопались гигантские пузыри. А Прыглец продолжал свой рискованный путь.
Наконец он остановился.
Везде, куда ни падал взгляд, расстилалась ровная, без единого бугорка, водная гладь. Но это была не та знакомая речная быстрина, которую Прыглец привык видеть за ракитистым угором. Перед ним лежал застойный, мертвый омут, и чутье говорило, что нет здесь дна, вперед идти некуда только назад. Туда, где кошмарным призраком ворочался в тумане Радужный Дракон, вздымая хвостом ленивые буруны грязи.
Прыглец ни о чем не думал. Он не испытывал больше ни страха, ни ярости — одно лишь равнодушие, такое же безбрежное, такое же застойное, как и трупная зыбь вокруг него. Он присел на кочку, и та слегка покачнулась под ним.
Прыглец спокойно ждал Дракона.
Но тот не мог настичь его. Он был чересчур тяжел для Болота, и трясина завладела им, уже всосав его короткие лапы, а теперь понемногу, упорно и неотвратимо вбирая в себя крылья и хвост. Змеиное туловище уже не сверкало разноцветной чешуей — оно было забрызгано грязью. И все глубже, глубже проседало в черную топь.
Когда Прыглец понял, что добился своего, и отважился подойти поближе, из Болота торчала лишь голова, увенчанная шипастым гребнем, некогда царственным, а теперь нелепым и даже потешным. Безжизненный взор слепых глаз безразлично скользнул мимо похолодевшего было Прыглеца. Голова дернулась, и клыкастая пасть разомкнулась напоследок в подобии страдальческой гримасы. В нее хлынули потоки грязи.
…Прыглец далеко обошел страшное место и выбрался на твердую землю. Его шатало и подташнивало от голода, усталости и пережитых потрясений. К тому же, он где-то потерял шкуру мохнача, и его знобило.
Больше всего ему хотелось бы залезть в какое-нибудь заброшенное гнездо среди ветвей и уснуть там — надолго, пока не пройдут, не позабудутся все тяготы и тревоги.
Или вот, к примеру, обратиться в облачко, что легкой паутинкой плыло над его головой с одного края неба на другой…
Потому что ему предстояла еще смертельная схватка с Ходуном, который терпеливо дожидался своего часа, стоя по пояс в резун-траве. И был он зол и опасен, как десять Радужных Драконов сразу.
— Завидую твоему загару, — сказал Грачик, обнажая великолепные белые зубы под тонкой полоской усов. — И твоему цветущему виду. Небось, эта планетка показалась тебе курортом?
Он сидел в том самом кресле, которое три месяца назад занимал Михеев. Но сегодня Михеева не было, а Грачик явно чувствовал себя хозяином в этом кабинете. Вот только поза его мало напоминала раскисшего осьминога.
В ногах у Грачика лежал, свернувшись клубком, странный зверь, похожий на молодого палевого дога с тонким, как у крысы, раздвоенным хвостом. У зверя не было глаз, но при появлении Кратова он тревожно вздел умную тяжелую морду и потянул ноздрями воздух. Когда Костя прошел на середину кабинета, Грачик пружинисто вскочил навстречу и, положив шерстистые лапы ему на плечи, сильно встряхнул.
— Ну, ты в порядке, звездоход! — заметил он.
Костя вспыхнул от удовольствия, хотя под ровным шоколадным загаром его румянец, по счастью, не был виден. Звездоходами асы называли только равных себе.
— Я не помню, — пробормотал он, смешавшись.
— Что — не помнишь?
— Ну… насчет курорта. Гипноблокада.
— Естественно, — усмехнулся Грачик. — Потому что никакой там не курорт.
— Много бы я дал, чтобы мне хотя бы намекнули, что со мной было за эти месяцы, — признался Костя.
— «Кто умножает познания, умножает скорбь», — провозгласил Грачик. Это самое популярное изречение Екклесиаста… А была психодинамическая тренировка. Планета Аид по природным условиям весьма сходна с лапушкой Землей. Берется желторотый птенчик, помещается в условия дикой природы и предоставляется самому себе. Ну, разумеется, кое-что мы заранее вкладываем в его пустоватую головенку. И вот все его чувства, а также древние инстинкты, в цивилизованном состоянии заторможенные, понемногу раскрываются во всем своем великолепии. А тут мы еще напускаем на него строго дозированные количества разнообразных невзгод и напастей, чтобы он означенные чувства развивал и совершенствовал. И вместо птенчика с полигона уходит гордый орел. Вроде тебя.